Наперекор всем страхам и напастям

моменты армейских будней фронтовой связистки родом со Слободской земли

Деревню Кокари не найти на современной карте Слободского района: за прошедшие десятилетия она вошла в состав более крупного «соседа» – деревни Трушковы.

Тем не менее, место расположение Кокарей визуально знакомо большинству земляков: оно находится в том треугольнике земли, который сейчас входит клином в развилку двух дорог – старого Слободского тракта (ведущего на Киров через Макарье) и отрезка, соединяющего Шихово с новым кировским мостом.

Здесь и родилась 18 июня 1923 года героиня этой истории – Ольга Сергеевна Зонова, которая в 1941-м отправилась воевать по так называемой комсомольской мобилизации.

Полную стенографическую версию воспоминаний Ольги Сергеевны (они выложены на сайте iremember.ru ) можно найти через пост по этой ссылке: https://vk.com/skatinfo?w=wall-135943919_63399  

На страницах данного выпуска – выдержки из упомянутой стенографической версии (с элементами литературной обработки).

Вместо связи в эфире – крик из блиндажа в блиндаж

22 августа 1941 года – ровно через два месяца после начала войны – по комсомольской мобилизации меня направили на Вторые радиокурсы в Свердловск [название Екатеринбурга в советский период].

Здесь нас обмундировали, и при моём росте метр пятьдесят два сантиметра выданная шинель оказалась мне до пят.

Четыре месяца учёба шла с утра до вечера: в половине седьмого подъём и в любой мороз – на зарядку. Пятнадцать минут на завтрак, а там строевая подготовка, после строевой изучение матчасти, наряды и т.д.

Знакомство с радиостанциями мы начали с таких аппаратов:

РБС (радиостанция батальонной сети),

6-ПК (носимая радиостанция малой мощности),

5-АК (известна также под названием «Призма»).

Не обходилось и без курьёзов: на первом практическом занятии нам с подругой предстояло установить связь в эфире между радиостанциями, которые находились в двух соседних блиндажах – в считанных метрах друг от друга.

Память сохранила позывные этого сеанса: у меня был «Лада», а у подруги «Кама». Только из-за нетерпения мы одновременно и настойчиво продолжали подавать сигнал вызова. Потом сообразили, что одна из нас должна переключиться на приём, чтобы услышать сигнал. Но вместо того, чтобы включить «приём», выскочили обе из блиндажей и кричим друг дружке: «Сейчас я тебя вызываю! Молчи!»

Наставник, который нас сопровождал, только грозно свёл брови при виде нашей уловки:

– Девчонки! Это вы здесь так выкрутились, а на войне такого не будет!

Отчего у связиста все руки в ссадинах?

1 января 1942 года нас подняли среди ночи и отправили эшелоном в Москву, где происходило распределение по разным частям. По итогам этого распределения я оказалась в Ельце, куда тоже добиралась в товарном вагоне, оборудованном печкой-«буржуйкой».

В Ельце нескольких связисток постарше забрали на узел связи. Нас, 18-летних девчонок, ещё три месяца держали в резерве. Видимо, берегли.

Конечно, и нахождение в резерве – совсем не безделье: шли своим чередом наряды по кухне, обслуживание радиостанций, постовая служба и т.д.

Именно здесь я впервые пережила бомбёжку: стояла у радиостанции на посту, когда внезапно налетели три вражеских самолёта и сбросили смертоносный груз. Первое и очень памятное ощущение от этой ситуации – дрожащая земля, которая ходила ходуном под моими ногами, будто живая.

Дождавшись смены и вернувшись в расположение, я застала двух своих соседок перепуганными не меньше меня – одна залезла под кровать, а другая пряталась под столом.

Но время шло, навыки улучшались, – потому настал и наш черёд отправляться в оперативных группах на передовую. В домах, временно оборудованных под узел связи, первым делом от нас требовали произвести определённый ремонт (в частности, выбелить стены занятых помещений извёсткой). От этих работ нередко наши руки покрывались ссадинами.

Две хвори, одна за другой

Весной 1942-го из-за нехватки овощей (а с ними и витаминов) многих из нас настигла известная солдатская болезнь, которая в просторечии зовётся куриной слепотой, а по науке никталопией – расстройством сумеречного зрения. В моей группе из тридцати человек она поразила шестерых, и одной из этих шестерых оказалась я.

Днём работаешь, как обычно, за аппаратурой, но только наступит вечер – глаза перестают видеть, разве что от источников света различаешь какие-то неясные отблески. Две недели мы маялись этим недугом, пока ночные смены вели другие связистки. А только настал май и солнце начало пригревать – на замену куриной слепоте прицепилась ко мне другая хворь.

В один из тёплых майских дней мы из лучших побуждений – чтобы немного укрепить здоровье – легли позагорать на разостланных одеялах. Только, не пролежав и пяти минут, я почувствовала, как меня затрясло, и вскоре температура подскочила до сорока градусов! Это оказалась малярия, которую мне удастся полностью изжить лишь через три месяца. Таблетки от малярии выдавали до того горькие, что не успеешь положить одну в рот – тут же начинается рвота. Чтобы обмануть желудок, приходилось заворачивать таблетку в хлебный мякиш.

Задача: сбить врага с толку

В переломную зиму 1942/43 в числе заданий, которые мы выполняли, была имитация интенсивного радиообмена между частями на определённом участке фронта. Цель этой работы – создать у разведки противника ложное представление, что именно на данном участке наши войска собираются наступать (а настоящее наступление в это время готовилось в другом месте).

И поскольку противник не знал, что наши сообщения – всего лишь обманка, то охотился на нас всерьёз. По этой причине нам доводилось проводить по десяти дней безвыходно в каком-нибудь заброшенном домике посреди пустоши, которую сверху день и ночь просматривали немецкие самолёты-разведчики «Фокке-Вульф» (в нашем военном просторечии «рама», а сами гитлеровцы называли их «филинами»).

Для сохранения маскировки нам строго запрещали не только покидать занятый дом, но и затапливать в нём печь даже в самый лютый холод. Однажды – это было 8 марта 1943 года – после такого вынужденного затворничества в Алексеевке (заброшенной деревеньке посреди леса) нас подняли в пять часов утра и повезли вместе с оборудованием обратно в часть на машине-трёхтонке, закрытой брезентом.

Когда трёхтонка выехала из леса на открытое пространство, мы увидели колонну длиной больше километра из людей и различной техники: оказалось, что за ночь перемело отрезок дороги, по которой пролегал наш маршрут.

«Что ж, раз вынужденно простаиваем, то хотя бы разомнём затёкшие ноги!» – придя к такой мысли (спасительной, как вскоре окажется), мы с напарницей Мирзой выпрыгнули в снег в своих высоченных валенках 45-го размера. Совсем немного отошли по колеям в сторону от машин, – и тут раздались тревожные оклики ребят: «Немецкие ведь самолёты летят…»

Не сговариваясь, я и Мирза действовали одинаково, уходя из-под бомбёжки к близлежащему лесу: пока самолёты подлетали к колонне – мы лежали в снегу затаившись без движения, а когда они завершали бомбёжку дальнего края колонны и уходили на разворотный круг – понемногу отползали в сторону деревьев. Оказалось, что под толщей снега в низине стоит вода, поэтому первым делом под укрытием леса нам пришлось разуваться и отжимать промокшие насквозь портянки. За этим занятием мы не переставали считать заходы: «…двенадцатый …пятнадцатый …неужели ещё вернутся?» В общей сложности насчитали семнадцать.

Уже под вечер, убедившись, что налёт прекратился, мы вернулись к разбомбленной колонне. Даже наши вещмешки, не говоря о более крупных предметах, были прошиты осколками словно решето, – моя ложка и та оказалась пробитой. Но и это имущество, уже бесполезное, мы собрали в охапку, чтобы по прибытии в часть сдать старшине как доказательство постигшего нас несчастья. Возвращение в часть превратилось в отдельную эпопею, в ходе которой мы сначала шли по дороге пешком, потом преодолели часть пути на попутке, а в довершение всего проехали немалый отрезок в тесной кабине аэросаней.

Когда крепкое слово убедительней винтовки

Однажды моё рабочее место расположилось в средней из трёх землянок, занятых связистами. Приходит майор М. из шифровального отдела и командует: «Вызовите 823» (цифровой позывной).

Я вызвала запрошенную часть и передала продиктованное сообщение, после чего майор начал расспросы – откуда я родом и тому подобное. А потом, смотрю, берёт меня осторожно за плечо. Отбрасываю его руку, а он: «Чего ты такая недотрога?» Говорю:

– Товарищ майор, я ведь вам, наверное, в дочери гожусь, зачем вы меня начинаете трогать, мне это не надо.

Но вижу, что от своей затеи он не отступился. Тогда схватила винтовку и продолжаю:

– Товарищ майор, я с вами закончила работу. Освободите помещение.

Майор ушёл, но через смену снова зашёл в мою землянку, и прежняя история повторилась: сначала переговоры с другой частью, а потом попытка заигрывать со мной.

Даже в суровых условиях войны я не имела привычки выражаться крепкими словами из-за каких-то обычных неурядиц. Однако тут, припомнив всё известное мне по этой части, так отчитала майора, что он без всяких дальнейших разговоров ушёл и больше не появлялся.

В часы затишья

Дарила нам жизнь и часы затишья. В полку был и баянист, и свой хор; когда ситуация позволяла, устраивались танцы. На танцы приезжали парни из батальона подвижных средств связи, который тоже входил в наш полк, но располагался всегда отдельно в нескольких километрах.

В компании этих парней приезжал мотоциклист Алёша – такой маленький мальчишечка, мне под стать. По какой-то причине один глаз у него был голубой, а другой коричневый. Скорее всего, врождённая особенность, но мне всё хотелось расспросить Алёшу, отчего же получился такой разнобой.

Запомнил и он меня, – как приедет, тут же спрашивает: «Ну, где тут моя сестрёнка?» (намекая на наше сходство в росте). Постоим рядышком, поговорим о разном, – и он уедет обратно со своей компанией. Такие вот свидания были, как у детей – мы и не целовались даже.

Случались на фронте и другие развлечения: приезжали с концертами артисты, или показывали кино. Не всегда такой отдых кстати и не всегда в радость: иной раз на киносеанс нас поднимали ещё толком не выспавшихся после ночной смены. Идёшь к месту показа с закрытыми глазами, а на уме одна мысль: когда-то бы уже выспаться!

Иной раз и сама природа удивляла в далёком краю. Однажды ночью, сидя в землянке посреди брянского леса, я ощутила макушкой увесистый шлепок – будто кто-то, неслышно подкравшись, хлопнул меня ладонью по голове. Преодолев испуг, оглядываюсь – никого… Тогда осторожно ощупываю голову, и оказывается, что это большущая бабочка (величиной с ладонь взрослого человека), каких у нас в Кировской области и не видано! Прилетела, должно быть, на свет дежурной лампочки над прибором.

Долгожданная Победа пришла, но и война осталась с нами на всю жизнь

После Курской битвы фронтовые пути привели нас в Ленинградскую область, а потом в Прибалтику. Известие о Победе мы встретили недалеко от Риги. Здесь меня задержали ещё на полгода для обучения нового пополнения, потому домой я вернулась только в октябре 1945-го.

Киров в тот вечер по какой-то причине долго не принимал эшелон с демобилизованными солдатами. После 4-х часов стояния в Лянгасово мы с одной девчонкой выпрыгнули из вагона – и промчались пешком по шпалам свой последний десяток километров до дома.

Здесь в августе 1946-го я вышла замуж за Василия Зонова – инвалида войны, который потерял правую руку под Ленинградом. Василий был родом из деревни, соседней с моей, его я помнила с самых ранних детских лет и оттого особенно жалела из-за фронтового увечья.

Меня война пощадила: через все её невзгоды я прошла без серьёзных ранений. Тут бы и позабыть разом всё военное лихо, вернувшись к радостям и заботам гражданской жизни. Но нет: год шёл за годом, а мне всё так же среди ночи начинали видеться в тяжёлом сне то воздушный налёт, то какие-нибудь незнакомцы, которые гонятся за мной с оружием… Откроешь глаза – и тут только вспомнишь, что за плечами уже немало мирных лет. А следом в который раз сама себе признаешься: «Эта война осталась со мной на всю жизнь».

Телеграфный буквопечатающий аппарат СТ-35 –

одно из устройств, которое Ольга Зонова использовала в годы фронтовой службы

Аппарат является стартстопным (то есть посылает сигналы начала и конца работы). Использовался для связи между штабами армий и фронта и предназначался для однополюсного телеграфирования по схеме постоянного тока.

Работал на принципе пятизначного кода. Для обеспечения секретности передаваемой информации использовалась созданная в 1939 году аппаратура засекречивания телеграфных сообщений «С-309».

- Дальность связи – от 50 до 250 км.

- Пропускная способность – 2 500 слов/час (практический обмен – 1100-1200 слов/час).

- Время, необходимое на установку аппарата, включение и вхождение в связь – 15-20 минут.

- Питание – батарея 80-160 В.

- Режимы работы – симплекс и дуплекс с прибором «ДП-43».

- Масса аппарата без упаковки – 28 кг.